|
Накануне интервью с Чулпан Хаматовой мы просматривали на Youtube запись ее ирландского танца на льду «Мосфильма». В начале записи оператор поймал лицо актрисы. Всего несколько мгновений ее взгляда — и стало понятно, что так человек видит победу. В тот вечер Чулпан и ее партнер роман Костомаров были лучшими.
Там же, на Youtube, хранятся части фильма «Подари жизнь» о важном деле, которое Хаматова и Корзун начали несколько лет назад. Ни Дины, ни Чулпан в кадре нет, камера показывает только детей, больных лейкемией. Посмотрите хоть один ролик, и вы поймете, почему в шоу на льду Чулпан нет равных: она знает, что каждая ее победа укрепляет надежду в людях, которым нужна поддержка в изматывающей борьбе с раком.
DE I: Когда выбираете проект, как вы принимаете решение? К чему прислушиваетесь в первую очередь?
Ч.Х.: Я боюсь ошибиться. Иногда люди так закрываются, что интуиция не помогает, и надо копать, а времени-то нет. Если сценарий не впечатляет, я встречаюсь — надеюсь, что богатые продюсеры вынуждают молодых талантливых режиссеров снимать неинтересные проекты. Надеюсь, что потенциальные способности режиссера проявятся. Хотя это все из области чудес. В профессиональном смысле лучше быть прагматичной и меньше верить в чудеса.
DE I: Но вы верите в чудеса?
Ч.Х.: Верю, верю. В 8 классе я увидела НЛО. Огромный корабль в темноте висел над городом. И не надо улыбаться — это было на самом деле. В 14 или 15 лет у меня была мечта: мой первый поцелуй должен был быть именно в родинку на шее, а не в губы. Но родинки у меня не было, а после этой встречи с НЛО я обнаружила родинку. Ее не было, и она появилась. Не думаю, что ее сделали инопланетяне, но теперь я верю во все: в снежных людей, в лохнесское чудовище. Просто кто-то видел, а кто-то нет. Я верю, что в нашей жизни много чего не зависит от нас. Но все равно мы, как желтые листья на воде: нас что-то подталкивает, прибивает к берегу, мы отплываем, плывем, нас опять прибивает, и мы снова выплываем.
Наверное, поэтому мне легко живется. Я делаю то, что должна, и не расстраиваюсь, если не получается, потому что жизнь такая штука, которую трудно понять. И все люди Земли не могут ее понять. Мы только пытаемся почувствовать, что такое жить. Мы можем прикоснуться, а понять — нет. Но рассуждать об этом можно только в состоянии покоя. Когда рядом никто не болеет, близкие здоровы. Когда ты можешь абстрагироваться от понятия «человек» и стать каким-то просто фактом, чем-то нечто.
DE I: Нечто не может быть популярным. Нечто не может рассчитывать на какую-то оценку. Нечто не может кому-то принадлежать. Как вы решаете проблемы публичности?
Ч.Х.:
Чтобы попасть на все презентации, куда меня приглашают, нужно было бы клонироваться на сто человек и делать только то, что требуют. Моя профессия и моя публичность принадлежит только мне. Я снялась в громком фильме, на мое лицо, мое имя приходят люди — это хорошо. Снялась в тихом фильме — никто не придет — не страшно. Все равно я вижу свою профессию глубже и шире, чем позволяет большое кино и отражают статьи в глянцевых журналах. Как бы я ни пряталась, но если ты снимаешься в кино, то по свету гуляет некая параллельная Чулпан, ненастоящая, с выдуманными именами детей. Это происходит уже лет пять. Выдумали вот такой фантом, который без разрешения будут печатать на обложках, тиражировать, за которым будут гоняться по подъездам. Ушло главное: артисты больше не боги. С ними сразу на «ты» — «ты мне нравишься», «ты актриса», «постой, сфотографируемся». Когда я мечтала стать актрисой, люди на сцене казанского ТЮЗа казались мне ангелами, демонами, кем угодно, но не такими доступными, как я сейчас.
Журналисты, которым я отказывала, обещали, что меня быстро забудут, но эти страшные прогнозы пока не сбываются. Когда состарюсь, может, и забудут. Я не лукавлю, не набиваю себе цену, не превращаю свою жизнь в тайну, чтобы кому-то хотелось в нее влезть. В России — ты популярная актриса, но стоит мне сесть в самолет и прилететь в другую страну — и все, ты просто актриса. Тебя уже спрашивают: «Ну как вы работали с Домиником Пиньоном?» Пиньон — звезда, а ты молодая актриса. Мне повезло, что я периодически работаю за границей. Там все становится на свои места.
DE I: А какие роли есть за границей для русских актрис?
Ч.Х.:
Есть два шанса — это блядь или беженка. Такой вот широчайший спектр ролей предлагает местный кинематограф. Все потому, что нас не знают.
DE I: Может, нам пока нечего предложить?
Ч.Х.:
Мы можем много чего предложить. В последнем номере какого-то британского журнала я видела восторженную статью об Александре Бродском, о его декорациях к «Грозе», об инсталляциях русских архитекторов. Ужасно приятно. Но это микроскопические проблески. В этом смысле фестиваль «Территория» способен что-то изменить. Это же так азартно — создать свое пространство, свою территорию. Двигать Россию на мировое пространство. Не в Голливуд. Голливуд — это слишком пошло.
DE I: Что «Территория» дает вам лично? У вас есть в нем свои планы?
Ч.Х.:
На «Территории» очень важно общение между классическими мастерами, авангардистами или даже панками, которые уже стали классикой. Общение одного полюса с другим рождает понимание, что никто не знает правды: ни опытные, ни юные и свежие. Здесь я поняла, что как актриса всегда буду находиться в точке «пи». Иногда я чувствую абсолютную гармонию своей профессии с духом, разумом и внешним миром. И вдруг, как вспышка, мысль: «А ради чего я родилась на земле?» Об этом и фестиваль «Территория», но мы живем в таком государстве, где любое начинание нужно не просто поддерживать, нужно охранять.
DE I: От чего?
Ч.Х.:
Любое искреннее, доброе дело в какой-то момент с этим столкнется. На пресс-конференции «Территории» по лицам некоторых критикесс и критиков было понятно, что им даже не надо было приходить. На прошлом фестивале их было большинство, а меньшинство — прогрессивные голоса — просто потонули. Нет чтобы подождать результата, мы ведь ребенка еще не родили, только зачали, а нам ставят страшный диагноз: вы родите непонятно кого. Тебе и так непросто жить. Я очень расстроилась.
Женя Миронов тоже расстроился. Серебренников переживал. Например, мы потратили свое свободное время, а у нас его не так много, и пытались сделать настоящий вечер современной поэзии. А про него написали столько несправедливого.
Если хотите обидеть, то напишите, что читала плохо, голос не поставлен, ударения неправильные, но помыслы не оскорбляйте. Это ведь самое обидное. Поэтому я очень рада, что есть такой фестиваль, и уверена, что он очень важен для студентов и обязательно принесет фантастические плоды.
DE I: Но ведь это не только от критиков зависит — и от самих зрителей.
Ч.Х.:
Надо признать, с этим нужно что-то делать. Публика изменилась, она не очерствела, но стала хамской и требует чего-то, на что не имеет прав. Актеры тоже люди, могут схалтурить, иногда они хуже обычных людей. С другой стороны, театр — особенная зона: сюда с попкорном нельзя и отвечать на мобильные звонки нельзя.
Все! Это такая территория.
DE I: Вы мечтаете, чтобы зритель разделил ответственность с авторами? И приходил не наблюдать, а участвовать?
Ч.Х.:
На некоторых спектаклях я готова играть для двух человек, потому что верю, что им это нужно. Театр не должен развлекать, для этого построили достаточно центров. Если зритель пришел на спектакль и понимает, что никто не будет выкидывать коленца, то сиди и слушай. Дослушай, досмотри, дочитай книгу, а потом выражай свое мнение. А у нас уже позволяют себе через пять минут после открытия занавеса шушукаться и писать sms: нравится, не нравится. Можно сказать, что у зрителя сегодня торопливое, безучастное, эсэмэсное восприятие.
DE I: Актер, актриса имеют право на какие-то этические, эстетические ограничения?
Ч.Х.:
Мои личные требования к профессии — это почти точное отражение моего отношения к людям, к миру. Поэтому мне, как и многим, было полезно понять, что в искусстве надо всегда находиться в состоянии сомнений и неуверенности, в ожидании чего-то нового. Я очень хочу сохранить для себя полную свободу, право на ошибки, право быть некрасивой, неумной. Нам еще рано влезать на Олимп. Полезно быть там, в самом начале, когда все впереди. Это очень сладкое состояние, поднимающее настроение. Даже если это провал — по моей вине или вине другого человека, то это не конец, а как раз редкая возможность двигаться вперед, все чувствовать заново. Странно подумать, что вдруг придется отказать себе в этом удовольствии. Ведь в каждом из нас когда-то сработает внутренний ограничитель. Но у меня есть человек, с которым я могу советоваться хотя бы внутренне, потому что всегда боюсь его беспокоить. Это Юрий Борисович Норштейн. Для меня он такой ученый, гном в глубокой шахте, ищет бриллианты и рубины, его оттуда вызволять очень сложно. Он мой камертон. На самом деле, когда я принимаю решение, начинаю со многими советоваться. Очень редко, чтобы я сама, не сомневаясь, приняла решение.
DE I: Вы, как и Норштейн, источники жизни и света. Как вы отключаете впечатления, которые выбивают? Почему так быстро — словно щелчок выключателем.
Ч.Х.:
Насчет щелчка — это тренировка. Бывает, нужно играть спектакль, а по-честному — идти к зрителю и просить: «Пожалуйста, отпустите меня домой, у меня нет сил. Можно я верну ваши деньги? Пожалуйста, давайте сегодня мы не пойдем на этот эксперимент». Правда, правда. Но потом ты видишь своих коллег и начинаешь споры с актерским эгоизмом: «Никто не виноват в том, что ты неправильно живешь, не готовишь себя к спектаклю, поэтому поднимайся и работай». Театру всегда невыгодно отменять спектакль.
Однажды перед спектаклем «Голая пионерка» у меня кружилась голова, я падала на ровном месте, у меня были синяки под глазами. Вызвали «скорую». Мне померили давление и сказали: «Ну, мы не знаем». Я говорю: «Мне сейчас летать вверх головой и кувыркаться на трапеции». Доктор подумал и сказал: «Летайте, но невысоко». Все-таки я полетела и уже не помню, как сыграла. Почему-то и доктор не смог мне запретить летать.
DE I: Может быть, доктор дал вам ощущение неизвестности — вы же не пробовали летать низко. Вам свойственно готовить себя к каким-то событиям или предчувствовать?
Ч.Х.:
Сегодня есть странное ощущение, что время встало: я словно смотрю себе под ноги. Мне хочется учиться, хочется новых знакомств в искусстве, я не знаю, что будет завтра, кроме нескольких уже понятных проектов. Может, я устала или возраст подошел. Я столько всего не успеваю и в тоже время никуда не двигаюсь.
DE I: Что вы думаете о смерти?
Ч.Х.: В семь или даже шесть лет я поняла, что во мне живет какое-то существо, похожее на домовенка Кузю из мультика, и когда я умру, это существо выйдет из меня и перейдет в кого-то другого. Сейчас у меня одна шкурка, а потом будет другая. Видимо, так детское сознание знакомилось с миром и понятием «смерть». Я разгадывала, как это бывает.
DE I: Инстинкты, связанные со смертью, иногда мешают людям заниматься благотворительностью.
Ч.Х.: Я читала исследования, что главный инстинкт всех людей — помогать друг другу, и на протяжении всей жизни мы убиваем это в себе. Стесняемся проявлять нежность и любовь. А в нашей стране это гипертрофировано. Я летела с лондонского матча (благотворительный футбольный матч, организованный фондом «Подари жизнь». — DE I), и соседи — семейная пара англичан, заметив у меня на руке браслет фонда, стали задавать вопросы. Я рассказала, они слушали и удивлялись, но не как обычные попутчики. Им было искренне интересно, как лечатся русские дети, сколько выздоравливает, какие проблемы, сколько этот матч собрал, с кем играли. Наши дети англичанам почему-то интереснее, чем нам самим.
Конечно, хотелось бы видеть какой-нибудь свет в конце тоннеля, видеть результат и знать, что наступит такой день, когда просящим будет удобно просить, а желающим помочь будет удобно помогать.
DE I: Как произошло ваше личное столкновение с раком? Почему вы стали бороться?
Ч.Х.: Я знаю, что если бы попала в подобную ситуацию, то не хотела бы остаться одной, быть брошенной наедине с этой болью. Я представляю, что чувствует мать, истратившая все деньги на лечение. И они с ребенком начинают голодать, так как не на что купить продукты. В семье трагедия, и смогут ли на это адекватно реагировать окружающие? Потому что наши дети стесняются быть больными, а их родители с высшим образованием стесняются, что их дети больны. Чтобы найти донорскую кровь, некоторых невозможно убедить дать в газету объявление с фотографией ребенка. Боятся, что кто-то узнает. Они вроде понимают, что это жизнь, но говорят: «Давайте что-нибудь другое придумаем». Врачи в провинции, зная, что у них нет возможности вылечить ребенка, выписывают его домой умирать. Нашему фонду уже три года. То, что он есть и о нем знают, это поддержка для врачей и родителей. Диагноз рак крови — это не приговор.
DE I: Вы испытываете на себе давление людей, которые кормятся вокруг несчастных, утверждая, что рак — это плохая карма и тому подобное?
Ч.Х.:
Они опоздали, мы уже хорошо подкованы и можем защитить от них родителей. Но ко мне они прорывались — настоящие сумасшедшие. Благодаря фонду я хорошо рассмотрела, насколько искорежено сознание общества. Бывший министр здравоохранения на первом концерте фонда вышел на сцену. Он видел, что в зале сидят врачи, дети — еще больные и выздоровевшие — и люди, которые пришли жертвовать деньги. И сказал, что рак — это генетическое заболевание. Его освистали и выгнали со сцены. Даже министр не понимает, что такое рак. В одной израильской клинике мне показали большую фотографию раковой клетки и объяснили, что подобная структура могла быть придумана каким-то высшим разумом, она настолько умно приспосабливается, что невозможно найти лекарство против нее. Если трудно найти, тогда зачем говорить, что это грехи родителей. А мамочки должны видеть в твоих глазах сочувствие и уверенность, что дети выздоровят.
DE I: Но все же на государственном уровне это подъемная задача?
Ч.Х.:
Мало кто в нашей стране надеется на то, что государство поможет. Помощь есть, мы ее принимаем, но в этом случае нам очень важна репутация. Не будет репутации — не будет ничего. Как так сделать, чтобы люди поверили, что у нас не воруют? Мне не верят самые близкие люди. Они допускают, что я не ворую. Но не верят, когда я клянусь в честности каждого человека из фонда.
DE I: Вас поддерживают духовные лица?
Ч.Х.:
Нет. Конечно, здорово, если есть наставник, который разбирает мои сомнения, помогает держать направление. Но такого нет. Кто-то приходит, но в них сомневаешься еще больше.
DE I: И все-таки, как всего две девушки смогли запустить такую махину?
Ч.Х.:
Это была авантюра. Мы сидели на кухне с Диной и думали, где взять 175 тысяч долларов. У нас не было никаких контактов, это сейчас можно выйти на какого-нибудь олигарха. Единственный вариант — делать концерт со «звездами», которые смогут довериться даже не нам, а хорошему режиссеру. Серебренников был первым человеком, которому мы позвонили, и он сказал «да», несмотря на огромное количество своих дел. Он понимал, что за этим никого нет: есть я, которая пьет чай, и Дина, которая тоже пьет чай. И вот от реакции Кирилла, от его слов меня стало трясти нервной дрожью, я почувствовала, что все может сдвинуться с мертвой точки. И сдвинулось. Денег не было, но появились декорации, техническая поддержка и резонанс, о котором даже не мечтали. Перед этим мы ходили по редакциям, рассказывали, ожидали восторженной реакции, что наконец-то наши артисты что-то делают для обычных людей.
DE I: Вы не боитесь за свое будущее?
Ч.Х.:
Мне уже столько лет. Если эти мысли и посещали меня, то, наверное, когда мне было 14, я пыталась носить рваные джинсы, вышивала строчки из «Битлз» на пиджаке и ходила в нормальную советскую школу. В тот период меня удивляло несоответствие, почему дети способны на жестокость и могут обидеть слабого.
DE I: За вас заступались?
Ч.Х.:
Меня тогда не обижали. Вот сейчас да — заступались. Последний раз так серьезно — после ужасного «Розыгрыша» на ОРТ. Тогда я узнала, что у меня есть настоящие друзья, которым не безразлично, что со мной происходит. Сначала мне было очень плохо, а потом очень хорошо. И когда в очередной раз нас с Диной обвинили в том, что мы делаем себе PR, наши врачи выступили на каком-то радио и чуть не подрались за нашу репутацию.
DE I: И наконец, это шоу на коньках: вы же там рискуете, притом что у вас ответственность колоссальная?
Ч.Х.:
Нет, не рискую. Я начну рисковать, когда буду не готова.
© DE I / DESILLUSIONIST №11. «ОБЫКНОВЕННОЕ ЧУДО»
|
