|
Литературная биография Михаила Шишкина больше всего напоминает историю с Вавилонской башней. Живя в Швейцарии, он пишет на русском языке, его герои перемещаются из страны в страну, игнорируя государственные и языковые барьеры, его книги переводят на немецкий, французский, итальянский, болгарский, сербский, польский и китайский языки. А недавно роман Михаила Шишкина «Венерин волос» с успехом выдержал самый сложный перевод – на язык театра. Спектакль в Театре-студии Петра Фоменко «Самое важное» по роману «Венерин волос» получил премию «Хрустальная Турандот» и номинирован на «Золотую маску». В интервью DE I Михаил Шишкин рассуждает о проблемах перевода с языка литературы на язык сцены, языковой перистальтике, глобализации в искусстве и эмоциональном эсперанто.
DE I: Действие романа «Венерин волос» происходит в разные эпохи – это и Россия времен Гражданской войны, и сегодняшняя Европа, и даже древняя Персия. «Время – самый сценографичный материал», – писал Набоков, он называл время отчетливым рисунком сцены, образом сцены, «самым задним задником». Вы думали о возможной постановке, когда затевали роман?
М.Ш.: Когда я работал над текстом, мне важна была его внутренняя сценография. Чтобы читатель в процессе погружения в текст превращался в зрителя – значит, чтение его увлекло. Перспектива театральной постановки меня, как всякого нормального писателя, пугала. Тот же Набоков, и вы это наверняка знаете, при всей «сценографичности» текстов всегда был против перевода своих произведений на язык театра. И не без основания: многие спектакли оказывались «с душком». Когда мне позвонил Евгений Каменькович, представился и спросил, не против ли я театральной постановки по роману «Венерин волос», моей первой реакцией было: «Конечно, против». Не потому что я не люблю театр, наоборот. Но то, что уже существует в одном художественном пространстве – мои слова, мои герои, их любовь, боль, страх умереть, короче, жизнь слов и людей, которая завелась в моей книге, – как это может адекватно перейти на сцену, не потеряв чего-то важного? Ведь главное преимущество слова перед театром – воображение. У каждого читателя будет своя Гальпетра, свой Толмач, своя Белла. А актер – это всегда изнасилование образа, сложившегося у читателя. И потом, как вынуть из романа лишь несколько линий и сцен, а остальное оставить за кулисами? Получается изнасилование с вивисекцией. Вот этого я боялся, поэтому была такая реакция. Но дальше в разговоре я почувствовал, как режиссер любит текст и как для него важно сделать, отталкиваясь от моих слов, что-то свое.
DE I: Вы как-то сотрудничали с режиссером?
М.Ш.: Мы договорились, по моей просьбе, что я к работе над спектаклем не буду иметь никакого отношения. На премьеру я шел, как на казнь. И дальше произошло чудо. Именно то, что принято называть чудом театра. Там, на сцене, благодаря потрясающей работе режиссера и актеров, а особенно удивительных фоменковских актрис, зародилась своя, уже независимая от меня, жизнь. Сотворчество произошло – через слова. Они взяли из романа действительно самое важное – мучительную потребность в любви, поток смертельно прекрасной жизни. Я не понимаю, как это им удалось. Наверное, все просто, старинный рецепт – огромный талант и огромный труд.
DE I: Не проще ли в таком случае самому взяться за постановку? Все больше писателей сегодня осваивают режиссерскую стезю. Иван Вырыпаев, Евгений Гришковец, Николай Коляда…
М.Ш.: Не проще, поверьте. Это совсем другая территория искусства, в котором говорят совсем на другом языке. Бесполезно писать текст на неродном наречии. И потом лично для меня у литературы есть важное преимущество перед театром – воображение. Слово дает мне и моему читателю свободу сотворчества.
…...
Полную версию читайте в журнале DE I/DESILLISIONIST №14
© DE I / DESILLUSIONIST №14. «МИХАИЛ ШИШКИН: ТРУДНОСТИ ПЕРЕВОДА»
|
