журнал DE I / DESILLUSIONIST ( Деиллюзионист )
DE I / DESILLUSIONIST ( Деиллюзионист ) #19-20 : МАСКУЛАТУРА DE I / DESILLUSIONIST ( Деиллюзионист ) #19-20 : ПРЕОДОЛЕНИЕ  ИНФАНТИЛЬНОГО DE I / DESILLUSIONIST ( Деиллюзионист ) #19-20 : МЕЖДУ   БОГОМ  И  РОКОМ DE I / DESILLUSIONIST ( Деиллюзионист ) #19-20 : ПЫЛАЮЩАЯ МАТРИЦА DE I / DESILLUSIONIST ( Деиллюзионист ) #19-20 : ЮРИЙ РОСТ — СЕРДЕЧНАЯ КАМЕРА DE I / DESILLUSIONIST ( Деиллюзионист ) #19-20 : ДМИТРИЙ КРЫМОВ. ЗАПИСКИ БУДУЩЕМУ ПЕРСОНАЖУ DE I / DESILLUSIONIST ( Деиллюзионист ) #19-20 : ВЫСОКОЕ ЧАСОВОЕ ИСКУССТВО. HAUTE HORLOGERIE DE I / DESILLUSIONIST ( Деиллюзионист ) #19-20 : АРХЕ. ПЕРЕЗАГРУЗКА В СТИЛЕ MAGICAL MYSTERY TOUR DE I / DESILLUSIONIST ( Деиллюзионист ) #19-20 : ЧЕЛОВЕК В ЧЕРНОМ DE I / DESILLUSIONIST ( Деиллюзионист ) #19-20 : ОТЕЛЬ «МЕТРОПОЛЬ МОНТЕ-КАРЛО» DE I / DESILLUSIONIST ( Деиллюзионист ) #19-20 : РОКСОЛАНА ЧЕРНОБА. СЛОВО РЕДАКТОРА DE I / DESILLUSIONIST ( Деиллюзионист ) #19-20 : ИВАН ОХЛОБЫСТИН. КИНО — ОПАСНЫЙ ИНСТРУМЕНТ DE I / DESILLUSIONIST ( Деиллюзионист ) #19-20 : «МАКБЕТ»  МЕЖДУ  СИБИРЬЮ  И  ПАРИЖЕМ DE I / DESILLUSIONIST ( Деиллюзионист ) #19-20 : МОСКВА — БЕРЛИН DE I / DESILLUSIONIST ( Деиллюзионист ) #19-20 : ВЫБИРАЙТЕ МЕСТО ПО ХОЗЯИНУ DE I / DESILLUSIONIST ( Деиллюзионист ) #19-20 : АРКАИМ СТОЯЩИЙ У РА DE I / DESILLUSIONIST ( Деиллюзионист ) #19-20 : СМЕРТЬ ЗАБУДЕТ ОБО МНЕ DE I / DESILLUSIONIST ( Деиллюзионист ) #19-20 : ПЯТНО НА КРЕСТЦЕ DE I / DESILLUSIONIST ( Деиллюзионист ) #19-20 : ПРОГРАММА ДЖУЛУСТАНА DE I / DESILLUSIONIST ( Деиллюзионист ) #19-20 : СОДЕРЖАНИЕ НОМЕРА 19—20 DE I / DESILLUSIONIST ( Деиллюзионист ) #19-20 : ПУБЛИЧНОЕ ОДИНОЧЕСТВО DE I / DESILLUSIONIST ( Деиллюзионист ) #19-20 : FOGGY FORREST DE I / DESILLUSIONIST ( Деиллюзионист ) #19-20 : СЕЗОН ВЕНКОВ И ВЗГЛЯДОВ DE I / DESILLUSIONIST ( Деиллюзионист ) #19-20 : ДЭННИ БОЙЛ. ИДИТЕ НА РИСК DE I / DESILLUSIONIST ( Деиллюзионист ) #19-20 : АЗБУКА «А». ЛИРИКА И САТИРА
журнал DE I / DESILLUSIONIST ( Деиллюзионист )#19-20

english version |
 
о проекте |
 
манифест |
 
в номере |
 
архив |
 
редакция |
 
контакты |
 
партнеры |
 

on Top |
 
события |
 
спецпроект |
 
DE I видео |
 
DE I музыка |
 
DE I Media Group |
 
 


 
 

DE I #19-20: МОСКВА — БЕРЛИН

МОСКВА - БЕРЛИН

Текст: Ксения Голубович
Фото: Анна Госсе

Мы все ходим по следам друг друга.
Мы все пересекаем пространства мировых вод.
Мы – части коллекций друг друга.
Мы собираем бусинки, стеклянные и яркие.
Как теперь я собираю, чтобы привезти коллекцию из Берлина.

Ксения Голубович

Уже много раз я пробую этот эксперимент по планетарной бессоннице

Ты закрываешь глаза и открываешь их снова. И снова день. И снова ты идешь по улице, название которой тебе не нравится. – Зюбелштрасс, улица Сивиллы напротив площади Вальтера Беньямина, недалеко от улицы историка Момзена. В окне магазина напротив две женщины на масляной картине что-то полют: их головы наклонены, их руки чем-то заняты. Само физическое усилие их тел погружено в молочную белизну живописной абстракции. Рядом бар, знаменитый в Берлине, с кружками-черепами, опускающимся потолком в сталактитах, с торчащими задницами, рожами, членами на стенах и мультиками про кроличий трах на мониторах. Сиденья – гробы, столы – анатомички под стеклом. Вальяжные официанты и посетители плавают в волнах собственного вывороченного наружу бессознательного. Ты выходишь из загроможденного бара, и на улицах вновь широкие тротуары, ряды дверей, окон – и все аккуратно, как в коридоре старой и дорогой квартиры.
В запыленной книжной лавке, притворяясь, что смотришь книги, исподтишка наблюдаешь за тем, как высокий седовласый немец в вельвете – на вид профессор – облизывает большим языком тонкую полоску почтовой бумаги, чтобы наклеить ее на шов самодельного конверта. Он держит книгу одной рукой, без всякого почтения, управляясь с ней, как с индейкой. В нем одновременно совмещается и что-то свободное, и что-то неприятное.
Тонкая девушка-арабка, а после этого такая же тонкая полячка, обе в черных брюках и по-парижски длинных фартуках-скатертях, обитают в баре красного дерева с пианино. Они бесконечно и изящно протирают бокалы. Пожилой, осанистый пианист, явно из бывшего Восточного блока, но в смокинге и длинном, как у бизнесменов, пальто что-то рассказывает им про Маркса. Он явно опоздал, играть он не хочет, но не может оторваться от девушки и звука собственных слов. Посетителей мало. Те, кто есть, утопают в тишине и атмосфере бара и кажутся неуместными.
Недалеко от дома магазин «секонд-хенд». Пластмассовые ходики, какие-то недавно сделанные бюсты полководцев XIX века, пальто и платья. Все это не старше пятидесятых. Видимо, более ранняя материальная культура уничтожена войной. Из общей стопки выпадают две открытки – на одной спряталась за веером одетая в яркие латинские юбки красавица в розах, на другой – белый корабль под лиловым небом в салатовом море и на первом плане черная головка африканской девушки, похожая на кочку. Голова девушки мешает взгляду уходить вдаль за кораблем. Ощущение странной и тревожной скуки не покидает… Две дешевые мечты о счастье – по сантиму за штуку.

***

Берлин – центр современного искусства. Искусство такое с успехом могло бы выставляться и в аэропорту. Международные имена участников – точно названия рейсов. Пространство выставочного зала все белое, в стеклах. Воспоминание о недавно оставленной России в самой заявленной теме этой девятой «Трансмедиале» – «Глубокий Север». Из мечты путешественников, из сновидений школьников: на каком-то из плакатов существо, похожее на космонавта, втыкает российский флаг в дно обнажившегося антарктического шельфа.

Воображение Севера. Холод, снега, сновидения… война…

Темная комната. Перед входом вам выдают приборы ночного видения. Без них – полная темнота, вы можете видеть только при ультракрасном свете. Прижимаю прибор к глазам: на противоположной стене – море и льды. Напротив входа в глубине – вагончик. Прибежище выживших. Внутри при тусклом свете – кухонька, спальное место, ввинченный стол. Тетрадка. В ней повесть о том, как погасло солнце после большой войны: «Когда пыль закрыла небо с Востока…» Время от времени наталкиваешься на бродящих с таким же прибором людей, они шарят руками, но видят. Замечаешь чей-то упавший шарф. Странное чувство – теперь он тоже часть катастрофы. На выходе – улыбающаяся раскрашенная во все краски природы девушка кажется голограммой благополучного прошлого. Ты ведь уже привык ко тьме, к тишине, к морю, к осторожности движений выживающего, к безграничности настоящего, не знающего смены. Погрузив нас в глубокий север, во тьму, на выходе нам точно вновь дают увидеть мир своими глазами – мы возвращаемся из будущего, в котором уже нет ничего.
Видеомонитор. Городской пейзаж. Над высокой трубой ярким салатовым контуром выделено облако. В самой картинке – ничего, просто этот вечерний, грязноватый пейзаж с трубами, сам по себе уже странный для долгого созерцания. Художники попросили людей из округи в один и тот же день резко снизить потребление электричества. Так на словах призывают и компании. В разовой акции все снижают потребление. Облако не становится меньше. Ответ прост: компании теперь могут продавать излишек другим, и дороже – они перегоняют, пересылают его в бесконечном движении света по планете. И салатовое облако висит точно кусочек кардиограммы на больничном мониторе.
На видеоинсталляции лес, уходящий все дальше, по холмам, и на самом горизонте очертания… реактора. Постепенно изображение приближается, приближается – настолько, насколько можно приблизить его с границы Украины – и нарастает ужасный звук. Оглушающий звук. Переходящий в тишину.
Чернобыль – ...

Чем больше я смотрю на работы, тем больше они мне кажутся симптомами в медицинской карте, чем произведениями искусства. «Трансмедиале» – это аэропорт страхов, выставка бессознательного, где вместо улыбающихся девушек с реклам на стенах, потолках, экранах, в закутках и дополнительных залах фиксируются неясные образы страха среднего европейца. Страх будущего, страх прошлого, страх смерти, страх болезни, страх жизни… России здесь нет. Быть может, потому, что она – предел катастрофы. Сама жизнь выглядит, как катастрофа, и она не должна прорваться за контроль наших технологий.

Подумав о жизни, я отправилась на дискуссию о Конго

Дискуссия. О Конго. Кровопролитные войны между соседними тутси и хуту – межэтнический конфликт, часто приводимый в пример того, как эти «дикие черные» не могут построить у себя цивилизацию без белых колонизаторов. Они уже вырезали несколько миллионов человек в своей округе. Но не спешите радоваться моральной победе белого человека. Потому что Конго – это колтан. Тот самый, который необходим для ваших видеоигр, мобильных телефонов. Всякий раз, когда жмем на кнопку «пауэр», он помогает проводить электрический сигнал с минимальными затратами энергии, без перегрева устройства. Битва между тутси и хуту идет не за идолов и землю, а за то, что в земле. За то, что «вам нужно». И война продолжается, потому что даже зарплату им выдают оружием – и взрослым, и детям… «Пока будет продолжаться капитализм – у наших технологий будет высокая человеческая цена», – повествует красивый женский голос.

Капитализм – это тоже «глубокий север»

Она сидит – маленькая, глазастая, сияющая. Никакая не африканка – француженка, европейка, но как бы налитая солнцем. Так налитая, как не наливаются им нигде, кроме как в Африке.
Доминик Малаке. Из Конго. Она строга. Мягким, певучим голосом она описывает «систему мирового капитала», а из нее лучится мощная энергия. Яркая и сияющая Доминик, беседующая на четырех языках, страшно оживляется, когда узнает, что я из России.
– Доминик, ты приедешь в Москву?
– Да, я приеду в Москву, я приеду.
«Мы как раз собираемся делать проект об африканских диаспорах за рубежом. И в Москве тоже», – подхватывает она. – «Все это очень интересно!». Об убийствах темнокожих студентов она, конечно, слышала, как и об убийстве Маркелова и Бабуровой на неизвестном ей белокаменном повороте Пречистенки. «Новости доходят быстро», – говорит она.

***

Площадь в голубях и широком скульптурном фонтане. Где такие же, но только большие люди, лепные и серые, замерли в разных позах, обозначая то ли круг дня, то ли круг года, то ли вообще какой-то круг, которому подчинено все в Берлине.
Резким контрастом будет выходить знаменитый супермаркет, где продается все, расположенный в многоэтажном здании. Он претендует на роскошь. Особенно наверху. Это длинный этаж с невысокими потолками, который весь закруглен деревом, золотом, стойками, – безумная картина многих пространств, каждое из которых посвящено чему-то из продуктов или товаров: сигареты, кофе, мясо, сыры, дорогой шоколад, драгоценности, мех – все вместе, все бесконечно перетекает друг в друга, как материя. Толпа мелькает лицами, утыкая мой взгляд то в мех, то в кожу, то в роскошь волос и ресниц, то в минералы и металлы, блещущие из-под стрижек и над маникюром… У сигарной стойки, пока я в уме перевожу евро на рубли, созерцая поразительной отточки английскую трубку, продавщица подходит. Понимает, что я ничего покупать не буду. Быстро мастерит улыбку, обозначая точку – конец несостоявшегося разговора. Эти странные обрывки мимических контактов. Тире, запятые, скобки. Быть может, мы и не владеем чужим языком – но точно владеем всеобщей пунктуацией… Воздух жужжит этими телефонограммами, стучит своей азбукой Морзе, сбивает с ног путешествующего.
Вечером усталые девушки штампуют нам руки в клубе. Идет фестиваль при «Трансмедиале». Электронная музыка в стиле dub-step. У диджея из Лондона, толстого, заспанного и в кепке, музыка психоделическая, медленная, почти без мелодии… Только звуки трутся друг о друга и тоскливо разбредаются на расстояние. Крашенный в рыжее парень из Японии – чуть ли не Вагнер. Мелодическая драма копит силу эмоции и разряжает на пике кульминации. Мелодия и драма – уже сюжет. Отсутствие оных – уже медитация. Восток копирует Запад, Запад – Восток. Очередь от клуба по асфальту и снегу доходит до шоссе.

Ночь – день

Серые деревья врезаются в серое небо, взлетают стаи голубей, разряжая и забирая с собой скрытое напряжение зимней улицы. Прохожих легко рассмотреть. Нет толп. Картинка не движется. Время вспархивает голубями. Может быть, оно не меняется с тех самых пор, когда однажды уже изменилось, – в те тридцатые, когда немцы бились на улицах и площадях. В стычках коммунистов и фашистов, в ранах первой из мировых войн, когда Германию разрывало между достижениями техники и культуры и инстинктами лавочника, напуганного беспределом. Горел Рейхстаг. Рядом с музыкальными комнатами, где учились фройляйн, шли уличные бои и митинги. Недавно всплывшие на артрынке листы погибшей 25-летней еврейской художницы не знают единства композиции. Они, как телтайп или МТV, фиксируют историю на одном листе, разрезанном параллельными реальностями.

Развалины невидимы – Берлин в невидимых развалинах

Немцев той Германии в Германии можно и не встретить. Их я встречаю в лице какого-нибудь миллиардера, владельца фармацевтической фирмы, чей отец ушел в Норвегию от гестапо с семьей и 50 франками в кармане, или в названиях голландских, американских, английских продуктов, косметологических клиник, технических изобретений. Их вывозили потом или они уезжали сами. В СССР, в Америку, в Скандинавию. «С этим парнем мы совершаем самоубийство», – сказал нобелевский лауреат Манн про нового рейхсканцлера Гитлера и уехал в небольшую деревню под Ниццей… Но культура течет медленней, чем цивилизация. Эмигранты из России приезжают сюда вновь и несут в себе культурную память о Берлине 20-х. Например, Ю., которую я навещаю в один из вечеров.
Когда-то Ю. приехала в Москву из Киева, ее мама учила детей кататься на льду. Лед и холод движений. Дочь с этой эпохой советского спорта никогда не совпадала. Говорит, что сразу родилась старушкой, сразу взялась из прошлого. Смоляную черноту на одном участке волос украшает вспыхнувшая седина – своя, яркая, точно приколотое перо, молодое лицо почти слишком красиво. Что-то в ней напоминает мне болезненную красоту женщин на экспрессионистских портретах. Чуть-чуть как из кабаре. Как-то в Москве Ю. рассекла стопу между пальцами и пяткой и ходила аккуратно, как по льду. Теперь ощущение не изменилось – она и по берлинскому полу ходит так, как будто пробует его ногами. Ее книги иногда выходят на немецком. Волшебные, про параллельный мир – для детей, либо концептуальные и ироничные и про секс – для взрослых. Она говорит, что хочет написать книгу-путешествие о том, как ее приятель из Берлина проехался по России с прахом матери в урне. Мать умерла, навестив сына в Берлине, и завещала похоронить себя в Иркутске. Он вез эту урну в рюкзаке, встречая по пути разных персонажей, терял и находил поклажу. А дальше? А дальше похоронил. И снова вернулся в Берлин. Чтобы закрыться в своей мастерской и в своих грезах… о чем-то прошлом.
Эмиграция из страны, эмиграция из времени. Подвешенное состояние между мирами: ты – ни там ни там, то ли ты тень в царстве теней, то ли персонаж какого-то странного цирка. Сколько рукавов этих пространств существует в нынешнем мире? Да столько, сколько рейсов у самолетов…
Мы все ходим по следам друг друга. Мы все пересекаем пространства мировых вод. Мы – части коллекций друг друга. Ре-коллекций – как выражаются англичане – когда говорят про воспоминания. Мы собираем бусинки, стеклянные и яркие. Как теперь я собираю, чтобы привезти коллекцию из Берлина.
В книжном магазине под метромостом в руки попадаются томики «Монти Питона». «Я не могу поверить, что вы купили это еще раз! – пишет в предисловии редактор выпуска «Лучшее из Монти Питона», – какой же вы лопух. Старые шутки старых пердунов! В смысле… Какой, вы сказали, редакторский гонорар? А, м-да. Ну так вот, это великая книга всех времен и народов... Покупайте, граждане!» Покупаю.
«Дегенеративное искусство», 30-е годы. «Посмотрите, господа, на эту картинку и скажите, где рисунок художника, а где умалишенного. Подсказка – один из трех умственно отсталый». М-да, всякий раз – не тот, о ком думаешь. Действует до сих пор…
Поезд гремит над мостом. Под мостом – книжный рай. Что остается от истории? Мне кажется, только – небо.
Соколов так и говорит мне. «Ты чувствуешь воздух?» Окна ее берлинской квартиры закрыты, но я знаю, о чем она. Здесь нет загазованности. Как в лесу. Будто плывет над землей чистая масса, как над лесом. Или полем. Квартира Соколов – что-то среднее между этажом частного особняка и обычной квартирой. На развороте от гостиной и столовой, прихожей и кабинета – большая зала. В этой зале – можно танцевать.
На стенах у Соколов – только русская живопись. Рукодельный XVIII век с полупортретами-полуиконами, питерские концептуалисты на огромных холстах. Соколов – дочь англичанки-аристократки, которую второй муж, русский, увел когда-то в Лондоне от мужа-аристократа. Соколов – фамилия, по которой девочку вызывали в школе, ибо имя ее, данное матерью, было обычным и непрезентабельным. Забавно, если Соколов зовут Джейн или Энн. Сейчас ее зовут Соколов. Русская часть семьи вернулась домой. Все, кроме отца-социалиста, который ненавидел СССР. Дядя Соколов стал «нашим» шпионом, бабушка и тетя умерли на родине. «Куда ты едешь, сумасшедшая!» – увещевал отец, когда Соколов тоже сложила чемодан. Что-то звало и гнало ее. Но вряд ли скажешь, что «русская» душа, скорее – все тот же каприз аристократки. Салон Соколов в Питере известен до сих пор. Но совсем недавно она переехала – сначала в Барселону, потом в Берлин. «Россия изменилась», – больше нет кухонь и многочасовых бесед. Люди снова считают время, люди зарабатывают деньги. А Соколов никогда не желала их зарабатывать. Она просто кое-что в них понимала. И потому осталась богата.
«Мы – прекрасные бездельники», – улыбается она себе и племяннику Саше – тоже странному плоду мезальянса и следу новых блужданий и эмиграций. Дедушка Саши – из иранских крестьян, сумел подняться чуть не до главы нефтяной компании, а после иранской революции подметал улицы Лондона. До самой смерти. Саша одновременно похож и на русского с восточной кровью, и на иранца-интеллигента, читающего Достоевского, и на англичанина-социалиста, который любит все революции сразу, но пьет файв-оклок. Саша – художник и ищет себя. И искать себя он приехал из Лондона к тете. В Берлин. «Здесь тихо», – говорит он про Берлин. «Там – шумно, и все думают только о деньгах», – говорит он про Лондон.
«В Берлине тихо. Берлин провинциален…» – повторят Соколов и оглядывает большую, как сновидение, квартиру. В которой и сама она точно собственный портрет.

Вышедшим из истории, вышедшим из ее давних сновидений, миграций, борьбы, разочарований, быть может, Берлин – самое место. Как птицам или духам, уже не терпящим резких звуков. Над зимним Берлином плывет тихая восточная медитация. Духи умерших в качестве приношений теперь могут пить свежий воздух. Я двигаюсь обратно. На Восток. Туда, где начнет с бешеной скоростью набираться время. И боль опыта снова начнет хлестать по щекам, требуя пробудиться.
Я закрываю глаза, я открываю их. Москва.

Москва. 2009

Посвящается Елене Загревской

Полную версию читайте в журнале DE I/DESILLISIONIST №19-20

© DE I / DESILLUSIONIST №19-20.  «МОСКВА - БЕРЛИН»

Понравился материал?